Хижняк Андрей Иванович

Старшина Хижняк.

Рассказы о боевых эпизодах Великой Отечественной, записанные со слов Хижняка Андрея Ивановича, кавалера трех орденов Славы, Ветерана Великой Отечественной Войны.


1.Предисловие

Хижняк Андрей Иванович-украинец, мой дедушка.

Хижняк Андрей Иванович (Фото из семейного архива Хижняка)

Хижняк Андрей Иванович (Фото из семейного архива Хижняка)


Родился он в селе Красный Оскол Изюмского района Харьковской области 29 ноября 1913 года, в сколь красивых столь и древних местах на берегах Оскола и Северного Донца, где дружины князя Игоря из шелома пили родниковую воду, утоляя жажду во время похода в половецкие степи. Сосновые боры обрамляют заливные луга и песчаные отмели, и ветер смешивает грибной запах с запахами осоки и водорослей, дразня любителей рыбалки и тихой охоты.

В те далекие, довоенные годы хаты были крыты соломой, а на заборных кольях торчали горшки да крынки, издавая завораживающе звуки даже при тихом ветре. А тут еще бродячие цыгане своими скрипками бередили душу хлопца Андрейки.

И решил он сам смастерить себе такое музыкальное чудо и научиться играть на нем украинские песни.

В селе решили: быть Андрею музыкантом, однако поманила тайнами глубь земная, и он стал шахтером-забойщиком в свои неполные восемнадцать лет.

В 1937 году его призвали в Армию. Выбор, где служить сомнению не подлежал: конечно, в красной кавалерии с ее легендарными тачанками и с неумирающей славой Первой Конной. 74-ый кавалерийский полк, куда был направлен Андрей Хижняк, располагался в Даурии, казацком крае, где любили лихую езду, отважные поступки и старинные песни. Рядовой Хижняк сразу завоевал уважение товарищей, как отличный кавалерист, отчаянный рубака и солист полкового хора, обладатель сочного, сильного тенора. И когда стал создаваться будущий легендарный ансамбль песни и пляски Красной армии, его пригласили туда участником хора.

Около года он путешествовал с ансамблем по гарнизонам и городам. А когда вышел срок службы, и потянуло Андрея на настоящее мужское дело, пограничное начальство Дальнего Востока уговорило его перейти на службу в НКВД.

Там и застала его война.

Он не сразу попал на передовую, месяца три ушло на рапорты командированию отправить его на Запад. Границы Востока Требовали неусыпной готовности встань на защиту Родины. Однако настойчивость Хижняка дала свои плоды.

Его направили на Южный фронт, в знакомые ему места, где он был зачислен в 9-ю воздушно-десантную бригаду, переименованную в последствии в 109-ю гвардейскую стрелковую дивизию, в 309-й полк.

Он полностью отдался военному ремеслу, растворился всей волей, всей жизнью своей в святом долге беспощадной борьбы с врагом, в защите своего Отечества, не щадя «живота своего», как делали это предки. Была в нем какая-то веселая лихость, презрение к смерти.

У него было множество боевых ранений, сам он говорил о десяти, одно из которых, ранение в голову осколками мины, мучило его до конца жизни, но в военный билет было занесено только два, ибо Андрей почти всегда убегал из госпиталя, не пройдя лечения до конца.

Трудно сказать, что с такой неудержимой силой влекло его на передовую, сам он об этом не рассказывал, но по ряду эпизодов из его военной судьбы можно понять, что это была неутолимая ненависть к врагам за горе родной земли, за смерть близких: немцы расстреляли почти всех жителей родного села, за смерть друзей-однополчан, и наверно то, что не имеет имени, но захватывает истинного солдата всей сущностью противоборства, заклинанием праведного мщения. И это тоже: «Есть упоение в бою».

Основная военная профессия Андрея Хижняка-пулеметчик. Однако ему приходилось быть и разведчиком и десантником, и снайпером, и пластуном, которые ходили по ночам во вражеский тыл с финками, вырезая спящих гитлеровцев.

Солдатская храбрость, неиссякаемая изобретательность, иногда отчаянное везение, словно витал над ним как ангел-хранитель, принесли ему немало наград и порой выговоры от командирования за чрезмерный риск. У него одиннадцать наград, в том числе два ордена Славы II и IIстепени. Третьим орденом Славы его наградили в апреле 1945 года, но награда так и не догнала его, уехавшего на войну с Японией.

Тогда же его демобилизовали из армии, и он уехал в Калининградскую область, где женился на вдове погибшего воина, исполнив клятву, которую дал над могилой убитого в бою друга-взять на воспитание детей-сирот войны.

С собой он привез единственный военный трофей-скрипку и снова стал радовать семейные торжества игрой на редком для русских застолий инструменте.

Работал он слесарем, то объездчиком, то лесником, переехав со своей многодетной семьей (к трем детям погибшего лейтенанта добавились двое собственных) сначала в Петропавловск Казахский, а потом в родной Красный Оскол.

Его часто просили выступить на праздниках Дня Победы, но он, как правило отказывался, ибо после первых слов воспоминаний о войне, комок слез в горле перехватывало дыхание, и он уже не мог говорить, устало опускаясь на стул.

Умер дедушка в 1979 году и похоронен на кладбище Красного Оскола рядом со своей женой Еленой Трофимовной Бесединой.

Внучка Вараксина Ольга

2 Поединок

Снайпером я стал случайно, можно сказать по своей охоте, но потом понял, что не по мне терпеливое выслеживание цели, многотрудная, долгая отсидка в потаенном месте.

Шел 1943 год. После одного из ранений я пролежал месяца полтора в госпитале. И за это время не то чтобы отвык от фронтовой жизни, а что-то смягчилось во мне, душа обабилась. Стал замечать всякую никчемность в солдатском деле: закаты, цветы, музыку всякую …Дошло до того, что кровь боялся увидеть.

В общем, выписался я из госпиталя в тот раз нормальным порядком и отправился к себе в полк. Прибыл на позицию под вечер и сразу к  хлопцам. Несколько суток до этого, да и в ту ночь, не переставая, лил дождь, мелкий, холодный. В траншеях по щиколотку стояла вода.

На брустверах лежало несколько убитых наших в таком виде, что у меня тошнота подступила к горлу. Отматерил сам себя молча за слабость, и стал спрашивать, откуда погибшие, если никаких особо боев вроде не было? Оказалось — работа снайпера.

Перед траншеями была степь вся в воронках от снарядов, бомб и мин. В какой-то из них вот уже третий день сидит немецкий снайпер и ловит на любом неосторожном движении. Даже убитых опасно убирать. Да и польза от этого есть: как- никак, а прикрывают собой живых.

Обнаружить этого гада не обнаружили, а стрельба наугад ничего не дает.

На следующий день ничего серьезного не предполагалось, и я решил повоевать с тем снайпером один на один. Сказал командиру роты, предупредил пулеметчиков, чтобы по мне не врезали случаем, и пополз ночью на нейтральную полосу к тому месту, где приблизительно мог сидеть немец. Выбрал себе воронку поглубже и устроился в ней, положив винтовку в щель, что проковырял в отброшенной взрывом земле. Дождь вроде только и ждал этого момента и приударил еще пуще.

К утру я сидел, а точнее полулежал уже по пояс. И хотя всё время ждал, когда придет снайпер, и вслушивался, и выглядывал как мог, но так и не заметил его прихода. Только когда рассвело, услышал я невдалеке чуть правее себя выстрел.

«Ага, — думаю, — значит явился. Заседание считаем открытым. На повестке дня один вопрос: Кто не выдержит? И на него ответит тот, кто останется в живых. Неясности есть?»

У немца не было. У меня же был один: где он сидит?

Час шел за часом, а я так и не мог, несмотря на все старания (надо понимать, осторожные) сказать, в какой воронке засел немец. Хитрый, думаю, попался, не иначе как бывший охотник. Только к обеду еще по одному выстрелу понял, где он.

Оказалось, что мы почти соседи. Поставил я в том направлении винтовку, примерил прицел и жду. Должен, думаю, пошевелиться, дождь он ведь и для немцев дождь, не спрячешься от него в воронке.

А сам почти по горло в холодной мутной воде. Думаю, ведь если она поднимется еще на пару вершков, придется лезть повыше, а тогда лучшего подарка фрицу не придумаешь. И решил попробовать старый солдатский способ, авось клюнет эта стерва (я не опускаю < <сильные выражения >> старшины Хижняка, он просто никогда не ругался матом, даже по злобе.)

Достал я нож, на него надел каску и в стороне немного чуть приподнял её над землей. Выстрел последовал без промедления, и пуля скользнула по низу лезвия. Уронил я каску вроде как с головой вместе, хлопнула вода, и я снова замер. И не звука до самых потёмок.

Но и фашист не подаёт признаков жизни. А воронка у него тоже не пустая, без канализации. Должен думаю выплыть.

Вряд ли в другой раз у меня хватило бы терпения лежать так по горло в воде. А тут из госпиталя задержалась привычка, спасибо ему.

Когда уже совсем стемнело, я услышал вдруг тихое «чвак». Пошёл, значит. Всматриваюсь, а вижу одну темень перед глазами и как назло ни одной ракеты. И снова «чвак». Под второй шаг я выстрелил почти наугад; прикинув рост и шаг того немца, и услышал, как шмякнулось в грязь тело. Не похоже, что нарочно, так нарочно не упадешь. Это я точно знал. И все же осторожно, приготовив нож, я пополз к нему. К этому времени мы были уже ученые, на гоп со смыком не возьмёшь. Пуля моя вошла ему в грудь, чуть повыше того места куда я надеялся попасть. Маленький оказался фриц. Взял я его документы, винтовку с прицелом и вернулся к своим.

Вот так кончилось это «внеочередное задание». Решение по нему было таким: вручить трофейную снайперскую винтовку Хижняку Андрею Ивановичу с переводом его в снайперскую группу дивизии. Но долго я там не провоевал. Это ж, какое терпение надо иметь! К тому же в глаза своему «трофею» не посмотришь, не плюнешь в них.

И подался я к разведчикам, но это уже другая история.

3 Блины с выговором.

Война, особенно вначале, не всегда баловала нас разнообразием рациона.

Солдатская поговорка «щи да каша- пища наша» когда б и на деле подтверждалась, житуха была бы сносная. Тут все от обоза зависит. Особенно если наступаешь. Обоз, ведь он двигается медленно, ему дорога нужна, не то что солдату. Потому с точки зрения желудка наступление, тем более быстрее, даже не выгодно. Бывало, как зарядит повар пшенную кашу день, другой…., пятый, а на шестой от нее воротит до самых пяток. Пули не боишься, а как объявят жратву, так дрожь по телу от одного предчувствия этой каши. А в другой раз лапша да лапша. До того «налапшишься», что сам на неё похож.

Тут же был случай еще тяжелее. Вышли мы на Днестр и остановились. Уже не знаю по какой причине, то ли технику подтягивали, то ли готовилась какая- то операция, но факт: окопались, приспособились к днестровским берегам, огляделись и началась обычная муторная окопная война.

Днем перестрелки, бомбежки, всякая там суета, а ночью усиленное наблюдение за позициями немцев, особенно за Днестром, откуда можно было ждать разных пакостей.

Немцы тоже были настороже, всю ночь освещали ракетами подходы к воде и для пущей ясности простреливали из пулеметов Днестр от берега до берега.

И началась тут соя- на обед, на ужин, и где только выкопали её? А соя, надо сказать, это не пшено и даже не лапша. На второй день уже тошнить стало от одного её вида.

Был у меня добрый фронтовой друг Степан Земляной. Тоже разведчик. Среднего роста, но плотный, будто свинцом нашпигованный. Приходилось — кулаком убивал фрица. Ну и смелостью бог не обделил. Вот я и говорю ему:

— Надоела, Степа, соя. Обидно, к тому же Молдавия рядом, рукой подать.

Он плечами пожимает:

— А что поделаешь? Не пойдёшь ведь к немцам просить взаймы консервов?

— Оно конечно так, — говорю, — но тут молдаванин один, перебежчик, рассказывает, что у него в ближайшем селе в погребке два мешка муки и ведро масла захованы. Где и как, это он в подробностях объяснит. Может сходим, Степа? Очень уж надоела соя, хуже войны.

В ночь, после двенадцати мы с ним отправились, наказав хлопцам, чтобы начальству не трепались.

Смастачили плотик, набросали на него сухотравья и, держась за него, поплыли к немцам в гости. Без особых приключений добрались до окраины села, приглядели хату молдаванина и поползли. Правда, сперва наведались к пулемету, что простреливал Днестр. Сидят два тихоньких таких немца, один с ракетницей, другой у пулемета. Повесят в небе ракету, ждут. Ракета погаснет — из пулемета шпарят. После опять ракета. И точно как по часам: минута — ракета, минута- пулемет.

Ладно, думаем, нам больше мука нужна, чем два паршивых фрица. Доползли до двора, чтобы взять ориентир на погреб, смотрим, возле хаты часовой стоит. А тут еще машина подходит, два офицера из нее вылезли, часовой перед ними навытяжку.

— Штаб, — говорю Степану, — может, наведаемся в гости, закроем совещание навсегда?

Доползли до погребка. Все так и оказалось, как говорил молдаванин : два мешка муки и ведро масла.

Вытащили один, а он белым светом, как луна в полнолунье, светит. Куда с ним? Хуже, чем с фонарем. Хотели уж бросить, а потом догадались вымазать грязью, середина то в мешке, думаем, не попортится. Только вот загвоздка: шуршат мешки, немцы у пулемета услышать могут.

На всякий случай прикололи их, и пока Степан перетаскивал мешки с ведром к берегу, я исправно нес службу покойничков- то пускал ракету, то строчил из пулемета. Когда Степан загрузил плот, я вывел пулемет из строя, и мы погребли к своим.

Минут через десять немцы подняли такую стрельбу, как будто у них дивизию украли. А на самом деле всего пару мешков муки, да и то не ихних. Без неприятностей для нас все же не обошлось. Только мы начали изобретать блины, не дожидаясь утра, как в землянку влетает командир роты Лапин.

— Что за переполох у вас? Уж не атаку ли немцы готовят ?

А потом носом поводил туда — сюда и говорит:

— Понятно. Блинов значит захотели. И наверно больше всех Хижняк с Земляным.

Мы понятно молчим, а блины уже горят.

Лапин продолжает:

— А как насчет наказания? Проект приказа заготовили, мать вашу так…

Пришлось нам все рассказать, а главное про штаб. Так, мол, и так, такие-то ориентиры. Знатная лавочка! Накрыть можно в один миг.

Только это и спасло нас. Устным выговором отделались. Да еще, правда, двумя ведрами муки да маслом в пользу штаба полка.

Вараксина Ольга Михайловна

Г-ца «Ермак», УЭЗС

ООО «Газпром трансгаз Сургут»

Память народа

Подлинные документы о Второй мировой войне

Подвиг народа

Архивные документы воинов Великой Отечественной войны

Мемориал

Обобщенный банк данных о погибших и пропавших без вести защитниках Отечества